Преподавание русского языка и литературы в латышских школах 20-30-х годов являлось предметом постоянных споров и дискуссий на самых различных уровнях.
Националистически ориентированные круги латышской интеллигенции, ратуя за изоляцию Латвии от влияния Советской России, добивались устранения из латышских школ русского языка.
Левое крыло латышских общественно-политических деятелей видело в учителях русского языка и литературы наследников и последователей обрусителей царских времен. Руководящие сотрудники Министерства просвещения, принадлежавшие в подавляющей массе к левым, социо-демократическим кругам, на совещаниях учителей и печатно высказывали свое недовольство по поводу стремления сохранить в латышских школах русский язык и литературу как особые предметы, выделив на их обучение, соответственно, большое количество часов.
Либеральные круги латышской интеллигенции все же учитывали, что с точки зрения государственных, и прежде всего экономических интересов, обязательно следует изучать язык тех соседних народов, с которыми Латвия так или иначе связана экономически. Что же касалось русской классической литературы, ее мировое признание заставляло и самых рьяных националистов с определенной осторожностью судить о творениях гениев.
В начале 1921/22 учебного года Министерство просвещения предпринимает анкетирование учительских и родительских школьных советов с целью выяснить, какому языку - русскому или немецкому - следует отдавать предпочтение в латышских школах как первому, обязательному иностранному языку. За русский язык высказалось 86% всех опрошенных (в том числе 13% - за одновременное обучение латышских детей и русскому и немецкому языкам), а в Латгалии - 93% (в том числе 4% - за одновременное обучение русскому и немецкому языкам).
Мотивация предпочтения русского языка была различна: будущие экономические и торговые связи с Советской Россией; популярность русского языка среди населения Латвии; близость русского языка к латышскому; географическое положение Латвии, для которой Советская Россия - ближайший сосед; пригодность русского языка для коммуникации с эстонцами и литовцами; международное значение русского языка в отличие от немецкого, который после поражения Германии в I мировой войне утратил свое международное значение; чуждость немецкой культуры национальному сознанию латышей.
Несмотря на такие совершенно недвусмысленные заявления школьных советов, Министерство просвещения и на этот раз не согласилось закрепить за русским языком место первого иностранного языка в латышской школе. В конце 1921 года распоряжением Министерства просвещения рекомендовалось в первую очередь изучать немецкий или английский язык, и лишь в Илукстском уезде и Латгалии допускался русский язык как первый иностранный.
Давление руководящих сотрудников министерства и антирусски настроенных учителей не осталось без последствий: число классов с русским языком как первым, обязательным иностранным резко снижается.
Министерство просвещения и в 1922 году продолжает пропаганду концепции, согласно которой преподавание русского языка следует ограничить. В гимназиях с усиленным преподаванием иностранных языков русский отодвигался на третье место. Защитники русского языка выступают в печати. Известный латышский педагог К.Декен в предисловии к своему учебнику 1923 года писал: "Знание русского языка имеет большое значение в жизни латышей теперь и будет иметь также в дальнейшем. Этого доказывать особенно не нужно, так как мы это чувствуем ежедневно. Большинство народа это также чувствует и понимает, поэтому родители требуют, чтобы их дети уже с малолетства начинали обучаться русскому языку".
Националистически настроенные депутаты Сейма при обсуждении нового школьного закона организовали четырехчасовую атаку против тех депутатов, которые выступали за сохранение в латышских школах русского языка. Так как за немецкий язык как первый обязательный все же не проголосовало большинство депутатов, комиссией просвещения была предложена компромиссная формулировка закона, согласно которой обязательные предметы определяет министр просвещения, необязательные - школьное управление.
Комментируя это весьма неопределенное решение, журнал Musu nakotne ("Наше будущее"), всесторонне обсуждая место русского в латышской школе, помещает интервью с министром просвещения Райнисом, в котором латышский поэт отмежевывается от точки зрения "подведомственного" ему министерства: "Мое мнение в противоположность мнению министерства таково, что русский язык мы не имеем права игнорировать, как это было до сих пор". Изменение политической структуры государства 15 мая 1934 года, ликвидация Сейма лишили защитников русского языка возможности продолжать дискуссию по этому поводу.
С русским языком в латышских школах было покончено. Русскую литературу после 1934 года было решено изучать в общем курсе зарубежной литературы, причем в этот курс были введены "Евгений Онегин" и "Капитанская дочка" А.Пушкина, "Тарас Бульба" Н.Гоголя, "Записки охотника" Тургенева, "Анна Каренина" и "Война и мир" Л.Толстого, романы Достоевского. Новейшая русская литература вниманием среди руководителей народного образования популярностью не пользовалась. Известный латышский литературный критик Янис Гринс даже Чехова называл "мещанским нытиком", который мало сможет способствовать воспитанию здоровой латышской молодежи.
Предначертания программ учителя словесности использовали в меру своей национальной ориентации. Были случаи (например, в 1-й государственной гимназии), когда учитель словесности заменил изучение литературы Западной Европы и России чтением на протяжении целого учебного года всех 50 рун "Калевалы", которые он считал более полезными для развития латышской ментальности, чем чтение Шиллера, Гете, Пушкина и Гоголя. Во второй половине 30-х годов наконец были сделаны и первые попытки освободить курс литературы от Эмиля Золя, Флобера, Гауптмана, Льва Толстого и Достоевского как чуждых латышской ментальности писателей. Предлагалось, в частности, заменить "Войну и мир" Льва Толстого "Войной" Карла Штрала, а "Анну Каренину" - каким-либо романом Карла Иевиня. Против такого предложения возразил тогда не менее националистически ориентированный руководитель дела образования в Латвии, доцент богословского факультета Лудвиг Адамович. Замену Толстого Штралом Адамович не считал целесообразной потому, что Штралс ведь испытал в своем творчестве немалое влияние того же Толстого.