Охота на ведьм

С этого откровения начался последний этап расправы с театром, который длился два с половиной месяца. Надо было обосновать насилие, а для этого дискредитировать театр и меня, сформировать так называемое общественное мнение. Проще говоря, натравить людей на театр. Начался шабаш. И что бы сейчас ни лепетал Паулс об отсутствии злонамеренности в своих действиях, именно он протрубил сигнал к гону. В том же интервью министр заявил: "Шапиро живет, как блин в масле, и пользуется благами Латвии".

Ловко, не правда ли? Трюк дешевый, но рассчитан безотказно. В другой газете он изрек: "Его куда-то избрали, и он куда-то ездит". Паулс гнал шары в одну лузу. В самом деле, что может подумать человек, стоящий в очереди? Он считает копейки, а кто-то (из театра! не латыш!) куда-то ездит и пользуется благами Латвии. То есть живет за его счет, попросту говоря, грабит. И, конечно, лучше не объяснять - куда избрали, куда ездит, что за блага. Тут всякое объяснение равносильно поражению. Лучше бросить в толпу фразу, и пусть она приживается. Простаки поверят и передадут соседу. Это и есть пропаганда. Та самая, достопамятная. Когда фигуристы Белоусова и Протопопов остались за рубежом, советские газеты поведали населению об их патологической жадности, и в частности о том, что они бесплатно пользовались народным льдом. А в рижской газете Паулс стращал читателей: "Если это общежитие (общежитие театра) хорошо потрясти, там могут раскрыться самые невероятные вещи". Маэстро не уточняет - склад оружия, публичный дом, подпольная типография, наркотики? Пусть сами догадываются.

Развернулась обычная охота на ведьм. И если бы не время действия - апрель 1992 года, и место действия - новое независимое государство, можно было бы только усмехнуться. Но в это время, в этой стране те же приемы и та же лексика ошарашивали:

"...не признает критики и не принимает положительных предложений";

"Для постановки в театр были приглашены декораторы и музыканты из других республик. Не исключено, что именно поэтому спектакль обошелся театру так дорого: декорации, например, сделаны из ужасающе дорогого материала";

"Такого театра вообще нет. Шапиро поставил несколько экспортных спектаклей, в которых не было латышского духа";

"Мы должны знать, кому отдаются государственные деньги";

"В Латвии достаточно иметь один русский театр, знакомящий русскую аудиторию с произведениями латышских авторов";

"Его спектакли меня угнетали, подавляли".

О баптистах никто не вспоминал. Наступление велось на главном направлении. Подбрасывались цифры и факты, которые должны были подорвать наш авторитет. Министерство объявило, что театр отменил шестнадцать спектаклей из-за отсутствия зрителей. Легко было доказать, что не шестнадцать, а восемь; объяснить, что один отменили из-за болезни актера, а семь - в первой половине февраля, когда в Риге было катастрофическое положение с транспортом. Это были спектакли для детей, взрослые могли пойти в театр, не зная, как они потом доберутся домой, но никто не отважился бы подвергнуть риску детей. Все можно было объяснить и доказать, но для этого надо попасть на радио, телевидение. Попытки актеров осуществить это кончились неудачей. Однажды мне предложили несколько минут в информационной передаче, но наутро милый женский голос принес извинения - "сами понимаете..." Да, было понятно, что решение о театре принято, проработано, согласовано, санкционировано (какие еще у них есть слова-автоматы?). Одна из газет решила провести "круглый стол" о театре. Дал согласие, но вскоре сообщили: "стол" будет не в редакции, как водится, а в министерстве. Пришлось отказаться.

Оставалась единственная возможность прорвать блокаду - самим организовать пресс-конференцию. Она длилась два часа. Трудно было ответить на вопрос: "Что могут предпринять зрители, поклонники театра, общественность?" - "Не знаю. В любой форме выражать свое отношение. Что такое наше общество, предстоит узнать в ближайшее время. Его истинное состояние будет выявляться по реакции на такие акты, как закрытие театра. Попытка задушить наш театр - только начало. Если пройдет, будут закрываться и другие театры, безнаказанно проходить другие подобные дела".

К концу на сцену поднялся Валентин Мацулевич. Как председатель Ассоциации режиссеров Латвии, он выразил возмущение действиями министерства и потребовал от Паулса публично принести извинения за оскорбления театра и меня. Если этого не произойдет, - сказал он, - ассоциация вынуждена будет дать делу "юридический ход". И неожиданно обратился к залу: "Я прошу всех латышей, представителей творческой интеллигенции, вспомнить эпиграф к роману Хемингуэя "По ком звонит колокол". И ушел.

"...не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе".

# К-117

...Впоследствии Паулс, открещиваясь от содеянного, на вопрос корреспондента радио "Свобода" Марины Тимашевой: как случилось, что в его бытность министром культуры был уничтожен театр? - ответил, что ничего подобного не было, никакого приказа он не подписывал. И для убедительности добавил, что просил разыскать в министерстве приказ об уничтожении театра, но ничего не нашли, нет такого. Забавно! Смахивает на то, как, несмотря на требования латышей, в Москве все не находился документ, по которому их страна присоединилась к другой. Чтобы маэстро не мучился сам и не утруждал других, облегчу его поиски: приказ #К-117 подписан им 16 апреля 1992 года.