"Будут, будут у нас свои, латышские режиссеры!" - неистовствовал ветеран райнисовского театра Харий Лепинь, которого привели к нам на собрание. Собранием завершался первый тур пристрелки по театру. Она была инспирирована под видом обсуждения нашей работы Союзом театральных деятелей. Дескать, поступают тревожные сигналы, ситуация непростая - надо поговорить.
И заговорила дочь кузнеца. И старая актриса-травести, о ролях которой пеклась молодежная газета. И профсоюзный лидер, который рвался в режиссуру. И актриса, долгие годы носившая маску ханжеской святости, знать не желающая о язвах жизни. Раньше она хорошо играла Сарру в "Иванове", а ныне в ответ на поздравление с Рождеством желчно процедила в духе Шабельского: "Разве вы празднуете? Я думала, вы отмечаете только праздники вашего учителя". На собрании она сокрушалась, что я очень изменился. Ей вторили другие дамы. Они то плакали, прижимая к глазам платочки, то закрывали лицо руками, словно им было невмоготу вынести метаморфозы, происшедшие со мной, то вскакивали и в порыве гнева истошно вопили. Чудеса! Я всегда сочувствовал им, одиноким женщинам с неустроенной личной жизнью, неудовлетворенной женской судьбой, но теперь, глядя на раскрасневшиеся лица и воспаленные глаза, вспомнил рассказы о роли подобных истеричек в приходе Гитлера к власти, которые раньше казались преувеличенными, о растерянности грузинской интеллигенции перед гамсахурдистками.
Они кликушествовали. Смутно помню, что они несли. Часто выходил курить, да и не хотел запоминать мелочи, ловить блох. Твердо решил не маневрировать, а ответить, попытаться привести их в чувство, достучаться. Вдруг услышат.
У меня вырвалось что-то об опасности обособленности; о пути русского искусства, мировую славу которого составили Станиславский (с примесью французской крови), полуармянин Немирович-Данченко, осетин Вахтангов, немец Мейерхольд, еврей Таиров, грузин Марджанов; о примитивном толковании национального в искусстве, о Някрошюсе, спектакли которого сделали для литовского театра неизмеримо больше, чем поделки на местном материале, о поразительно грузинском Шекспире Стуруа. Я им - об опасности провинциализма и ангажированности улицей, они в ответ - "Будут, будут у нас свои..."
Меня не смущали ни крики, ни улыбочки, ни толстяк из первого ряда, который направлял в мою сторону микрофон, всем своим видом демонстрируя - говорите, говорите, мы записываем! Потрясен я был тем, что все это происходит в стенах нашего театра. Бесцеремонностью, с которой в него ворвались чужие люди, и что никто (и прежде всего я) не решается сказать - кто вы, милые? Откуда забрели? Какое отношение имеете к этому театру?
Маэстро
Картина расправы с нашим театром была бы не столь выразительна, не окажись в центре ее Раймонд Паулс.
Ставя серьезную сцену, всегда ищешь какой-то "сдвиг", юмористический взгляд на драматическую ситуацию, чтобы сбить монотонность. Если удается придать действию курьезный оттенок, драматизм выявляется с особой силой. Обычно это требует недюжинной изобретательности, а тут будто сама судьба позаботилась: кто-то усадил в министерское кресло эстрадного композитора. И он, как по нотам, разыграл то, что долго не удавалось матерым аппаратчикам - уничтожил театр. Что вдохновляло Паулса - жажда новой славы или национальная идея? А может быть, не ведал, что творил? Разбираться в этом небольшое удовольствие, но тема интересная. В различных вариациях и разными исполнителями она проигрывается и в России, и в Молдавии, и на Украине. В ней отзвук времени.
Еще недавно наш герой сторонился политики. Белый смокинг и белый рояль. Лучшие залы Москвы и СССР, "огоньки" и радио. Паулса ласкали как космонавта от эстрады. Летает высоко, но очень, очень близок. Его шлягеры звучали и в правительственных концертах, и в кабаках. Их мелодическая удобоваримость, с легким привкусом западной раскованности, постепенно вытеснила пахмутовскую бамовскую элитность. Эти песни стали музыкальным фоном тех советских лет, за которыми последовал полный распад.
"Миллион, миллион, миллион алых роз..."
Начался большой дележ... Тьма жаждущих рванулась к рычагам управления. У Паулса чутье на ситуацию. Эстрада вырабатывает особое "чувство момента". Он всегда вовремя менял певцов, ансамбли, авторов текстов - учитывал публику. И она рукоплескала. Но грянули крутые ритмы и децибелы, старых эстрадных идолов мгновенно сменили новые... И в этот непростой момент ему, привыкшему быть на виду, представляется возможность проявить себя в ином качестве. Соблазнительно?
Еще мотив. Он часто стремился выйти за пределы легкого жанра. Актерам известно потаенное желание комика сыграть что-нибудь серьезное. И вот оно, серьезное поприще - государственное! Отсутствие опыта и настоящей образованности не смущает. Напротив, придает уверенности, что все можно быстро изменить и улучшить. Нетрудно представить, что Паулс себе говорит: "Побуду министром недолго, помогу культуре и своим, потом вернусь к музыке". А новая власть подталкивает: "Надо, надо, Раймонд! Если не ты, то кто же?" И он, не без жертвенности, соглашается принять министерский пост. Что поделать, и хотел бы за роялем сидеть, да народ зовет.
Власть использует людей искусства как косметику, как фиговый листок. Или в качестве козыря в своей игре. Популярная фигура рядом с рулевым вызывает симпатии к самой власти, облагораживает ее, на нее падает отсвет чужой славы. И голоса избирателя текут. Все известно, но художников, которые на эту наживку клюют, повсюду немало. Несчастные. Им, как правило, приходится расплачиваться творческим бесплодием. Таков эффект облучения властью. Но - "ты сам этого хотел, Жорж Данден".
Конец шестидесятых. Ожидаю очередного разноса в приемной министра. Секретарша шепнула, что сейчас на ковре Паулс. Наконец вышел багровый Раймонд - отругали за гастроли в Чехословакии. Он возмущался дуростью министра и был в гневе.
Конец восьмидесятых. В тот же кабинет Паулс входит на правах хозяина. И сразу послышались странные филиппики. Оказывается, новый министр возмущен... нахлебничеством людей искусства, хватит-де им жить за счет народа. Вокруг недоумевали: он что, когда-нибудь выпустил хоть одну пластинку за свой счет? Или платил за амортизацию рояля во Дворце съездов? Паулсовские заявления звучали анекдотично и поначалу забавляли. "Бузит Раймонд", - отмахивались приятели. Однако не все так просто. Анекдот анекдотом, но в списках популярных политических деятелей министр замелькал на верхних строчках. Когда же по поводу "мигрантов" бросил: "Если им не нравится, пусть убираются в Пыталово", - прочно утвердился на первом месте. Как говорилось тогда, процесс пошел (кстати, все это не мешало Паулсу находиться в свите Горбачева во время выезда в Китай: делу время, потехе - час). Сам министр без умолку толковал о своем безразличии к политическому успеху, но накануне народного праздника объявил, что дарит фермеру коня. Телевидение освещало это событие. Журналист, неназойливо: "Не лучше ли было бы поддержать людей искусства?" Министр культуры не растерялся: "А эти пусть сами зарабатывают"...
Пойду куплю себе раба
Известна притча. Раб, неожиданно получивший свободу, на вопрос хозяина: "Куда ты теперь пойдешь?" - отвечает: "Пойду на базар и куплю себе раба".
Таково рабское понимание свободы. Я часто думаю об этом в связи с тем, что происходит с людьми в посткоммунистических странах. И еще о том - как странно и непредсказуемо складывается путь, как неузнаваемо изменяется походка.
Угодив в министерское кресло, он начал с грандиозных планов: построить современный концертный зал, быстро реконструировать Оперу и т.д. Теперь ведь в министрах не чиновник какой-нибудь! Все должно заиграть, запеть, задвигаться. Но тут же столкнулся с реальностью - средств нет. (Единственное, что замечательно удается - замечательно отремонтировать здание самого министерства.) Всем очевидно: новый концертный зал - блеф, Опера в лесах на годы, денег на культуру дают все меньше.
Но реформаторский зуд министра силен и кипучая деятельность начинает развиваться в совершенно другом направлении. Дух созидания сменяется страстью к разрушению. Объединить оперу с опереттой! Русскую труппу Оперетты ликвидировать! Устроить учебный театр в здании, где играет латышская труппа Молодежного театра! Латышскую перевести в здание, где играет русская! А русскую труппу куда? Слить с Театром русской драмы!
Он будто не ведает, что, смешав вино с пивом, не получишь хорошего напитка. На какой основе происходит эта мичуринская деятельность по скрещиванию и слиянию? Оказывается, на представлениях о западной жизни. Вот датский балетмейстер предлагает поставить спектакль за две недели, а наши возятся месяцами... Делали бы все за свои деньги, так справились бы за две недели. У нас большие труппы и нет аншлагов, а два заезжих гастролера сделали полные сборы (это мысли из разных выступлений министра). О драматическом театре он говорит с нескрываемым раздражением - долго репетируют, транжирят деньги. И что интересно - артисты безмолвствуют, кокетливо улыбаются в ответ. Рейтинг популярности министра растет. Радикалов он устраивает - основной удар паулсовского реформизма обрушивается не на театры академические, с огромными штатами, а на те, в которых работают русские труппы (странное совпадение!), а бывшие партайгеноссе, которым надо замолить грехи, подогревают. Бывшая партфункционерка Нелли Янаус величает его не "товарищ министр", как привыкла, и не "господин министр", как теперь принято, а просто... "маэстро". И маэстро дирижирует культурой, исходя из опыта эстрадного оркестра...
Тридцать первого собрание - таким известием встретили меня в театре. Какое собрание? Кто назначил? Директор ничего не знал. Позвонили и сообщили - министр назначает собрание. Повестка дня? - по-комсомольски спросил я. - Не сказали. Интересно, раньше "вызывали руководство" и "информировали". Было двадцать девятое, и оставалось надеяться, что завтра меня кликнут. Ни хрена. Зато стало известно, что министр вызывал руководство театра Русской драмы и "конфиденциально" сообщил о решении ликвидировать нашу русскую труппу, интересовался, не возьмут ли они несколько актеров.
Они уже там - кивнули в сторону кабинета директора, зайдите, поздоровайтесь. Жалею, что послушался. Они действительно были там. Тройка - Паулс, Янаус и еще одна министерская. Поздоровался. Немного подождал. Молчат. Пошел к себе, но перед выходом посмотрел на Раймонда. На его лице изобразилось нечто вроде улыбки...
Раймонд, ты понимаешь, что творишь?
"Раймонд, ты понимаешь, что ты сейчас совершаешь против латышского театра, против нашего искусства?" - первой встала Анда Зайце. Такого он не ожидал. На что же рассчитывал, объявляя о том, что русская труппа через несколько месяцев должна покинуть помещение. Вопрос: "Куда?" - ответ: "Не знаю". - "А кто знает?" - "Дирекция должна была думать. Ее предупреждали, что баптисты претендуют на здание". Ой-е-ей! Кто как не он заверял меня и директора, что здание никогда не отдаст. К тому же каким образом дирекция могла найти помещение, если министерство устраняется? Ладно, ему задают напрашивающийся вопрос: "А почему, пока не подыщут помещения, обе труппы не могут работать в одном здании?" Не моргнув: "Там будет ремонт". Ропот: "А где же тогда будет латышская труппа?" Паулс кривится, будто жует лимон. Где его победная легкость, очаровывающая поклонников? Раймонд все больше и больше запутывался. Не решался объявить о ликвидации русской труппы и не мог выдавить из себя ничего вразумительного. Зачем же пришел? Его клевреты спрятались в задних рядах зала, а он на виду - спиной к сцене, лицом к тем, от кого приходится прятать глаза. Паулс трусил открыть карты. Молодая латышская актриса взорвалась: "Скажите, предлагали вы кому-нибудь из режиссеров наш театр?" Он попытался ускользнуть от ответа. Она еще раз повторила вопрос. Он зло буркнул: "Я ничего никому не предлагал" (с ударением на "я"). Она засмеялась. Нет, такого министр явно не ожидал. Но неужто надеялся на поддержку и аплодисменты? Впрочем, ведь недаром собрали весь театр, обе труппы, администрацию, пожарников. Как в любом сообществе, были и у нас перевертыши, но на сей раз они предпочли молчание. Не могли простить Паулсу, что поначалу, когда они втихую стучали в министерство, он не благоволил? Да и зачем засвечиваться? Процесс уже шел полным ходом. Говорили другие. Гневно. Возмущенно. В основном актеры из латышской труппы. Это-то и вызвало у министра невероятное раздражение. Он ретировался из театра, заявив, что еще ничего не решено, а через несколько часов...
Через несколько часов я зачем-то заскочил домой. Мне сказали, что кто-то по телефону предупредил, чтобы в три часа (кажется, в три) включили радио. Кто звонил? Не назвался. В указанное время с "экстренным сообщением" выступил министр Паулс. Он сообщил о принятом им решении сменить дирекцию, художественное руководство театра, сократить часть (?) труппы, заменить технических сотрудников...
На собрании Паулс заверял, что речь не идет о закрытии театра. Спустя несколько часов объявил о сокращении части труппы, дипломатично умолчав, какой именно. А через два дня в газете "Диена" выболтнул: "Если говорить откровенно, Молодежный театр собираемся ликвидировать" (подчеркнуто мной - А.Ш.). И дальше: "Нам вполне хватит одного русского театра".