Забряцали тюремные ключи. С визгом открылась дверь камеры. Первое, что бросилось в глаза, - это выстиранное белье, развешенное на веревках. На полках - книги. На столе новенький телевизор... Тридцатилетний Олег отбывал срок уже три раза. Впервые отведал вкус тюремной каши в несовершеннолетнем возрасте, потом хулиганство, угон машины. Теперь грабеж. Между отсидками умудрился завести семью, немного повоспитывать сына, которому сейчас пятый годик. Суда он ждет уже десятый месяц. Особенно не убивается, хотя ему грозит срок от десяти до пятнадцати лет. Считает, что во всем виноват сам и жалеть его не за что. Его сосед со странным именем Гаррий был разговорчив, но на вопрос, какая у него по счету судимость, отвечать отказался. Хотя его многозначительное "О-о-о" сказало само за себя. Сидеть ему осталось два года. Три он отбыл в ожидании суда. У третьего соседа, Юрия, статья 143 - вымогательство. Он ждет суда уже два с половиной года. В камере у подследственных живут кот Егорка и кошка Катька. Это не запрещается.

Заместитель начальника по оперативной работе Центральной тюрьмы Владимир Ранчук пожаловался, что народу в тюрьме больше, чем могут вместить камеры. Привел пример Чехии, где он побывал в одной из тюрем. Там на 400 заключенных 320 человек личного состава. А здесь почти столько же на две с половиной тысячи. Как хороший хозяин показал чистую комнату "своего дома". В дальние, невыметенные углы, ему вести не хотелось. Писать же о том, как хорошо в тюремных камерах Централки, хоть самой садись, не хотелось. Пришлось настоять, чтобы разрешили заглянуть в старое крыло, где, я слышала, условия несколько иные.

Опять забряцали ключи. Дверь заскрипела более визгливо. Неожиданно резко прозвучал голос конвойного: "Стройся". Централка показала истинное лицо. Построились, от стенки до стенки, в четыре ряда. Высоко под потолком горели тусклые лампочки. Несмотря на то, что на улице палило солнце, свет от него сюда почти не проникал. Воздуха на пятьдесят человек явно не хватало. Нары или покрыты серым застиранным бельем, или вообще без него. Их оказалось подозрительно мало по отношению к количеству людей.

- А где вы спите? - вырвался у меня вопрос.

- По двое спим. Или по очереди, - ответили в один голос сразу несколько человек. За столом, по всей видимости, ели тоже по очереди. Ни книг, ни телевизора не было. Все заключенные томились здесь в ожидании суда.

- Кто-нибудь из вас надеется на то, что его оправдают и после суда он пойдет домой? - спросила я. Грохнул такой смех, которого я не слышала даже на концертах Жванецкого.

- Вон у нас тут один уже полтора года сидит, суда ждет. Вообще ни в чем не виноват. Женщину ограбили, а он около ее дома стоял на автобусной остановке. Ничего при нем не нашли. Сидит только потому, что она на него показала.

Толпа зашевелилась. Вытолкнули вперед молодого парня.

- Его зовут Иварс Онзулс. Напишите. Может, поможет. Ни за что человек сидеть будет.

Услышав, что кто-то в чем-то может помочь, вперед вышел пожилой, лысеющий, с землистым цветом лица человек. Его лоб был покрыт испариной, а по лицу струился пот.

- Я все время прошу, чтобы меня изолировали. У меня туберкулез. И снимки есть.

...Ему 57 лет. Недавно был суд. Дали восемь лет. Не берусь судить о диагнозе, но то, что он серьезно болен, хорошо видно. Зачин был дан. Посыпались жалобы на то, что не хватает мыла, постельного белья, что зимой холодно, а летом зажирают клопы, что от каждодневных кислых щей болят желудки, а лекарства дают просроченные. Что площадка для сорокаминутных прогулок маленькая и ходят они на улицу по очереди и не каждый день. Стали пропихивать вперед молодого парня, который уже в течение года не может выяснить, жива ли его мать. Дошли слухи, кто "Криминалинформ" показывал убитую женщину, жительницу Саласпилса, похожую на его мать, Наталью Викторовну Кондратьеву. Переписка с внешним миром здесь запрещена вообще. О своих родных не знают ничего. Из пятидесяти человек в этом году свидание было разрешено только одному. Но зато почти все знают они друг о друге. За воровство у соседа жестоко наказывают. Садистов презирают. В этом году в тюрьме были совершены два убийства. Узнав из приговора, что один заключенный на воле издевался над своим малолетним сыном и решив, что наказание за это он получил недостаточное, били до тех пор, пока не убили. Самосуд здесь - явление нередкое.

- Сравните два преступления, - обратился ко мне худощавый мужчина, - которые рассматривал один и тот же судья. Помните дело людоеда? Человека убил, расчленил, котлетами из человечины соседей накормил. А ему дали девять лет. Мне дали восемь с половиной за нанесение легких телесных повреждений.

- Человеческая жизнь сейчас ничего не стоит, - вступил в беседу мужчина в цветастых шортах и майке. - Сейчас за угон машины могут дать больше, чем за убийство.

До прихода в эту камеру я разговаривала с молодым парнем, который со своим другом в пьяном виде украл сумочку с восемьюдесятью латами. Протрезвев и осознав, что натворили, они на следующий же день пришли в полицию с признанием. Вернули деньги. Подписали документ о невыезде. А через несколько месяцев состоялся суд и им дали по четыре года.

- Как же так? - спросила я у начальника оперативной части.

- Бывает и так, - сказал он. - У нас тут всякое может быть. Проводили как-то проверку на бдительность среди полицейских. Во всех отделениях вывесили фотографии якобы преступника, находящегося в розыске. А он ходит по отделениям. Говорит, что сбежал из тюрьмы, показывает на свой портрет, а его гонят вон. Возиться неохота. Потом некоторых уволили с работы. Да и у нас в этом году на двоих из личного состава завели уголовное дело - за пронос наркотиков для заключенных.

Пронести сюда можно все. Начиная от мобильников и кончая бутылкой хорошего вина. Были бы деньги. Тогда дожидаться суда можно почти в комфорте. А после можно и домой.

Семидесятипятилетняя седая женщина сокрушается: "Было бы у меня четыре тысячи латов, я бы выбрала отсюда внука". Выхлопотав разрешение прокурора и предоставив справку, что она не больна венерическими заболеваниями, пришла на свидание к своему Сашеньке. Ему 17 лет. Когда их обокрал знакомый, который вызвался помочь перевезти вещи, внук не выдержал и "навешал" ему как полагается. Но переборщил. Ему грозит пять лет. Сыграла роль первая судимость. Тогда его оправдали и выпустили. А судимость осталась. Так и тянется за ним.

- Что же это такое? И за помощью обратиться некуда, - возмущается бабушка.

Сколько будет сидеть в камере предварительного заключения Александр, никому не известно. И будут ли на нем учтены все те моменты, о которых говорила его бабушка? Как бы не получилось так, как с одним моим новым знакомым, который, отсидев два года и восемь месяцев, из зала суда пошел домой со сроком два года. Получается, дали меньше, чем отсидел. Не зря пятьдесят тюремных глоток "грохнули" на всю камеру дружным гоготом после моего вопроса: "Надеется ли кто-нибудь, что на суде его оправдают?". Кому, как не им, отсидевшим по полтора-два года и более в ожидании суда, осмеивать наивность и глупость журналиста. Но если, предположим, случится чудо и подсудимого оправдают, то будьте уверены: за отбытое время в нечеловеческих условиях ему не только не будут возмещены материальные потери, перед ним никто даже не извинится.

Вот и получается, что органы, призывающие к соблюдению закона и наказывающие за его нарушения, сами являются нарушителями. Но известно, что прав тот, у кого больше прав. А поговорив с подследственными и их родственниками, пришла еще к одному заключению, которое, конечно, не ново, но в последние годы стало особенно актуальным: материальное положение заключенных диктует их условия жизни в камерах и играет не последнюю роль при вынесении приговора. Деньги, видимо, будут влиять и на ход предстоящей амнистии. Кто выйдет на свободу, предугадать не сложно. Об этом мне тоже пришлось слышать от многих.