Полк базировался на острове Эзель (Сааремаа), в его задачу входила оборона Ирбенского пролива. В первые дни войны орудийные расчеты первого дивизиона и батарея капитана Стебеля, установленная на историческом месте южной оконечности Цирельского полуострова, пустила на дно более 20 гитлеровских транспортов и кораблей конвоя, рвавшихся через Ирбенский пролив в Рижский залив. Это был первый бой матроса-артиллериста Оверченко, его боевое крещение.
На острове Эзель базировался и полк дальней бомбардировочной авиации полковника Преображенского, уже в июле 41-го начавший плановые ночные бомбежки Берлина.
- Каждый вечер мы провожали их на задание, - вспоминает Константин Гаврилович, - а днем, встречая, подсчитывали, сколько экипажей уцелело на этот раз. Потери были большие...
Эзель держался дольше всех островов Моонзундского архипелага - до октября 1941 года. Уже первое кольцо блокады сомкнулось вокруг Ленинграда, шли бои на подступах к Москве, а орудия 39-го артполка все еще продолжали громить врага на морских коммуникациях. В октябре, теснимые гитлеровским десантом, остатки подразделений укрепрайона погрузились в шлюпки и вышли в море. Конечно же, это был акт отчаяния - Латвия и Эстония давно были заняты немцами, идти было некуда. Вскоре беглецов подобрали сторожевые немецкие катера. В числе защитников Моонзунда, плененных тогда в штормовых водах Ирбенского пролива, был и матрос Оверченко.
Возможно, в архивных документах Саласпилсского лагеря смерти до сих пор хранится досье военнопленного Константина Оверченко. В семейном альбоме Константина Гавриловича фотографий тех страшных двух лет неволи, естественно, нет. Но не стерлись в памяти голод, побои и унижения, рабский труд на лесоповале в Петерниеках под Олайне, суровые будни лагерного антифашистского подполья. Дважды пытался бежать Константин Оверченко - ловили, избивали, гноили в карцере. Лишь на третий раз с помощью рижских подпольщиков он наконец обрел свободу. Две недели скрывался на конспиративной квартире в Риге, затем с поддельным аусвайсом добрался в поезде до Зилупе, был переправлен в лес и зачислен во взвод подрывников партизанской бригады Вилиса Лайвиньша - Отомара Ошкална.
Первый послевоенный снимок датирован 1944 годом. На нем 24-летний Костя Оверченко почти так же юн, как и на своей первой и единственной "военной" фотографии. Но лоб уже прорезали глубокие морщины - неизгладимый след пережитого и выстраданного. В вышитой украинской сорочке, подперев подбородок кулаком, он пристально всматривается куда-то вдаль, будто пытается разглядеть свое будущее.
В том же, 1944 году Константин Оверченко был назначен председателем елгавского районного совета Осовиахима. А два года спустя уже не начальственный приказ, а собственное сердце заставило его прочно осесть на латвийской земле, пустить в нее свои корни. Вот фото полувековой давности. Спиной к стволу молодой березы перед объективом застыли двое молодых людей - Константин и юная Велта, ставшая его спутницей на всю жизнь.
Они и по сей день живут в Елгаве, в скромной двухкомнатной квартире. Листая страницы их семейного альбома - своеобразную фотохронику с виду обычной, ничем не примечательной жизни, - лишний раз убеждаешься в том, что обычных, ничем не примечательных семей на свете нет, да и не может быть. На снимке, датированном 1950 годом, Велта выглядит испуганной, чем-то подавленной. В том году новая волна репрессий захлестнула страну. Припомнили и Константину, что он был в плену, сняли с работы. Призрак уже не гитлеровского, а сталинского лагеря смерти приобретал все более реальные очертания. К счастью, обошлось, не дали в обиду прежние товарищи по партизанской бригаде...
Начало 60-х годов. На снимке - возмужавший, сосредоточенный Оверченко склонился за столом над рукописью. Вскоре он получит сигнальный оттиск первой книги, переведенной им с латышского на украинский и увидевшей свет в киевском издательстве "Веселка". То была повесть Артура Лиелайса "Караваны выходят в океан". Вслед за ней, благодаря переводам Константина Гавриловича, украинский читатель познакомился с творчеством Лаймониса Вадземниекса, Андриса Колбергса, Гунара Цирулиса, с латышскими народными сказками и наконец с бессмертными дайнами. Почти сорок лет работы в должности заведующего 1-й елгавской городской библиотекой помогли Константину Оверченко углубить и расширить знание литературного латышского языка, первые слова которого он узнал в партизанской бригаде.
На далекой Кировоградщине, в Светловодске, у Константина Гавриловича стоит старый отчий дом с заколоченными ставнями. Теперь он совсем опустел. На одном из последних снимков - скромные деревенские похороны: сын прощается с матерью. Когда-то они с Велтой мечтали, выйдя на пенсию, проводить лето на Украине, а зиму здесь, в Латвии. Простая человеческая мечта, которой в наше безумное время, увы, не суждено сбыться. Пропасть между Елгавой и Светловодском нынче так же непреодолима, как Ирбенский пролив, который в утлой шлюпке под вражеским огнем он пытался переплыть в холодном октябре 41-го.
- Все это для меня как второй Моонзунд, - невесело шутит Константин Гаврилович. Велта молча качает головой, глядя в пустоту строгими печальными глазами. Совсем такими, как на том памятном фото - у молодой березы. Будто и не было этих долгих, трудных, но в общем-то счастливых 50-ти лет. Будто бы вовсе их не было.